ася волошина пьесы аси волошиной
ШИНЕЛЬ ГОГОЛЯ
Помимо текстов Гоголя в пьесе использованы отрывки из романов Белого «Петербург» и Булгакова «Белая гвардия», стихотворение Блока «Русь», строки из трагедии Шекспира «Макбет».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Акакий Акакиевич Башмачкин – титулярный советник;
Петрович – портной;
Лицо – впоследствии – Значительное лицо;
Жена Петровича |
Квартирная хозяйка Мавра | ипостаси;
Матушка Акакия |
Три ведьмы – пузыри земли.
ася волошина пьесы аси волошиной
0.
Кругом раскинулась и воцарилась идея_Петербурга. Чернильная вода. Чернильное пятно.
Каменный город утвердился, но что делать пузырям земли? Что делать тем созданиям и исчадиям, коие жили здесь с основания мира? Нешто «эмигрировать»? Некуда им. Они здесь. Коренные жители, отпрыски болот, пусть и нетвёрдо видные глазу. Они не спешат. Они подождут. Они выжидают. Тонкий слой каменной кладки, накрывший толщи земли и болот – их древние извечные угодья – всего лишь смехотворно временная скорлупа. Однажды этот город пожрёт себя, и всё возвратится. Он и теперь уже жрёт себя ртом величиной в арку Главного штаба, множа всевозможную пошлость, вещность; и религию чинов. К тому ж чахоточные в здешнем климате и недовоплощённые люди чувствительны и уязвимы к козням. А кой-каких из них, если доискаться, можно и переманить. А кой-какие, если поскребсти, так и не люди вовсе…
Но мы отвлеклись. На петербургской площади, ещё пустынной по причине раннего утра, в тех обличиях, каковые угодно представить зрителю, – три ведьмы.
− Петрербурх…
− Петербурх…
− Жизнь, право, тонкая и политичная.
− Кеатры…
− Собаки тебе танцуют.
− Поехал в кондитерскую: мальчик, чашку шоколаду!
− Бонтон.
− Идешь по прешпекту берешь извозчика…
− А не хочешь заплатить, у каждого дома сквозные ворота.
− (елейно). Петербурх!…
− (елейно). Петербурх…
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
− Чайный столик, фортепьяны, домашние танцы…
− Милостивый государь, Платон Кузьмич…
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
− В мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником, в замшевых панталонах.
− Корсет… рублей полтораста стоит.
− Где нам сойтись?
− На пустыре.
− Хорошие знакомства.
− Вывесил золотую цепочку к часам, заказывает сапоги.
− Перстень с талисманом на щегольском мизинце.
− А на шинели — куница.
− Так-то, Иван Абрамович… — Этак-то, Степан Ваграмович.
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
− Где нам сойтись?
− На пустыре. Хлопают друг друга по ляжкам.
− Квартал победней: из-под ворот — ад; и бежишь, заткнув нос во всю прыть мимо вывесок.
− Надписи:
− «Кушанье и чай»
− «Кофейники, самовары»
− «И кровь отворяют»
− Кровь…
− Цирюльник в пегом фраке схватит за нос и с помощью кисточки превратит щеки в крем, какой подают на купеческих именинах.
− Петербурх…
− Петербурх…
− Тьфу!
− Тьфу!
− Выставлены литографии:
− Женщина, обнажив ногу, весьма недурную, снимает башмак, а за спиной ее из дверей какой-то выставил голову.
− Картинка с изображением девушки, поправлявшей чулок, и глядевшего на нее из-за дерева франта с откидным жилетом.
− Где нам сойтись?
− Где нам сойтись?
− Мимо — мужики в сапогах, запачканных известью, низенький сонный чиновник с портфелем.
− Старухи, которые молятся… которые пьянствуют, тащат тряпье…
− На пустыре.
− На пустыре.
− Тащат тряпье от Калинкина моста до Толкучего рынка, толкуя о дороговизне говядины.
− Извозчик стегает вожжою лошадь, и бредет лакей во фризовой шинели.
− Тьфу!
− Тьфу!
− А будочник указывает алебардою.
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
− Здесь отдаются квартирки за пять рублей в месяц с кофием.
− Здесь по утрам — запах печеного хлеба.
− Фррррр….
− Ломовой извозчик тащит красный гроб бедняка.
− По вечерам, когда потухает серое небо и дома — в красноватом свете зари…
− будочник…
− карабкается…
− зажигает фонарь.
− Тьфу!
− Тьфу!
− И дома мерцают обманчивым светом вдруг — разом глянут четыре ряда окон.
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
(поёт). Я в дорогу моряку
Дам в подруги грусть-тоску,
Чтоб, скучая, ни на час
Не смыкал он ночью глаз,
Чтоб забыл покой и сон
Девяносто девять дён,
Чтобы таял он и сох,
Торопя последний вздох.
Но ни бурям, ни волнам
Потопить его не дам.
(Бой часов.)
− Слышишь, слышишь – барабанят!
− С Кокушкина моста пройди на Столярную, Мещанскую, сверни — на Гороховую….
− …Центр!
− Фррр! Вода серебрится как волчья шерсть.
− Ровно чернила.
− Петербурх.
− Петербурх.
− Если Петербурх не столица, то нет Петербурга.
ВМЕСТЕ. Невский проспект!
− Всеобщая коммуникация!
− Чисто подметены его тротуары!
− Он пахнет гуляньем, он пахнет тысячами!
− Тьфу!
− Тьфу!
− Ряпушка, корюшка.
− Где нам сойтись?
− На пустыре!
− Семга и вишни по пяти рублей штучка.
− Арбуз-громадище высунулся.
− Фрррррррррррр…
− Дам — цветочный водопад.
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
− Точно море мотыльков…
− Легоньких вертлявых девчонок.
− Мужчины в длинных сюртуках.
− Черные, как смоль, бакенбарды…
− …с необыкновенным искусством пропущены сквозь галстук.
− Так-то, Иван Абрамович… — Этак-то, Степан Ваграмович.
− Фррррр…..
− Вчера вы были немного ниже ростом.
− На ус излились восхитительные духи.
− Кто показывает сюртук с бобром.
− Кто оборотится посмотреть на твои фалды.
(поёт). Я в дорогу моряку
Дам в подруги грусть-тоску,
− Экипажей множество.
− Лихачи в малиновых бархатных шапках.
− Карета со светлой оборкой
− …Свернула и пронеслась под аркой Главного штаба, разъятой, как рот.
− Как рот!
− Как рот!
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
− Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа…
− Без носа!
− Тьфу!
− Петербурх….
− Порядком распоряжается квартальный надзиратель благородной наружности в треугольной шляпе, со шпагою.
− …Большой любитель искусств и мануфактурностей.
− Петербурх…
− А в воздухе – мосты!
− Висят этаким чортом.
− Войдешь в парадную — сени с мраморными колоннами, с облитым золотом швейцаром.
− Гардины, шторы, чертовство такое; ковры…
− Персия!
− Китайские вазы;
− Мраморные доски для столов…
− Мебели с выгнутыми грифами, сфинксами и львиными лапами
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
− Где ты была, сестрица?
− Мор насылала на свиней.
− Камер-юнкеры, в блестящем костюме… сдвинулись… стеною
− В кабинете перед столом красного дерева…
ВМЕСТЕ. Значительное лицо!
− Изрекает правила!
− Плюнул в лицо…
− А жалованье прибавил.
− А на шее значительный орден.
− А чиновник сидит и очинивает перья.
− А в растворенное же окошко мелькает бледная Нева и бедные рыбаки в красных рубашках
− Нева!….
− Нева!………
− Нева!………….
− А Петербурх – тьфу. Тьфу. Тьфу. В пропасть его.
− Где нам сойтись?
− На пустыре.
− Весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит, мечется кучами и снуется перед глазами.
− В пропасть!
− Дыра в раме теперь — дыра в мозге.
− Чудилось, будто кто-то…
− Влез в мозг и ходил внутри него.
− Виноват петербургский климат…
− Изо рта выбежал клык… и стал… старик.
− Разъята как рот; как рот.
− Тут и вскрывается провал, дна которого никто не видал.
− На пустыре.
− На пустыре.
− Слышишь, слышишь: барабанят?
− День был без числа; январь, случившийся после фебруария.
− Месяца тоже не было.
− Было, чорт знает что. Какое-то мартобря.
− Слышишь, слышишь: барабанят?
− Идёт.
− Идёт.
− Идёт.
1. Вся суть Акакия
Через сцену идёт, заметно торопясь вследствие дуновения петербургского климата, Акакий Акакиевич Башмачкин.
− Идёт…
− Акакий.
− Акакиевич.
− Имя-то, прошу заметить, выисканное.
− И ничего не выисканное. Никак его не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени…
− Ну, и чорт с ним.
− Чорт. Чорт. Чорт.
Та из ведьм, что побойчее, бежит к нему и срывает шапку. Тут и выясняется попутно, что ведьм не очень-то и видно. Точнее, видно лишь тогда, когда они принимают какое-то обличие. Впрочем, в этом вопросе на Акакия Акакиевича положиться полностью нельзя, ибо он особенной приметливостью, как известно, не отличался.
АКАКИЙ. Это, право, совершенно того…
− Ветер.
− Ветер.
− Ветер. Виноват петербургский климат.
Ведьмы перебрасывают друг другу шапку, прячут за спинами… Акакий Акакиевич пробует гнаться за ней, подгоняемой, как ему кажется, ветром.
− Того… ветер.
− Холодно!
− Холодно!
− Холодно-холодно-холодно! (Как в игре в горячо-холодно.)
− Пусто-пусто-пусто.
Трудно с ними поспорить: мороз и вспрямь влез петербуржцам за самый шиворот. Акакий Акакиевич ежится и к тому моменту, когда завладевает, наконец, обратно своей шапкой, уже совершенно продрог.
− Апылсины! Очищенные апылсины. Мягонькия, голенькия – ровно младенчики. Барин! Не желаете откушать?
АКАКИЙ. Право… Того. Фета рцы слово.
− А барин никак титулярный советник? Глядите, ему пятьдесят, а он всё ещё титулярный. Титулярный титулярным и помрёт.
АКАКИЙ. Покой веди червь иже ижица.
Обсыпает его опилками или какой-то другой ветошью.
− Эй, барин! Да вы ж не на средине улице. Капот-то снимите. Присутствие же. Надо ж понимание иметь.
− (значительно; подобострастно). Присутствие(!). Департамент(!).
− Не станем называть, какой департамент. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов…
− …полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Словом, департамент. А что это тут у нас? Что это тут у нас в департаменте?
(Подсюсюкивая, ровно речь о дитяте, извлекает Лицо – чиновника, будто бы на минутку прикорнувшего. Чиновник тут же принимает вид весьма почтенный.)
ЛИЦО. Гхм… И вечно вы, Акакиос Акакиевич, надобно вам заметить, имеете особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь. Вечно вы уносите на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Надо бы вам взыскание.
АКАКИЙ. Так я того…
− Эй, сударь мой! Вы на середине строки.
АКАКИЙ. Того… Ерь. Юс…
− Глядите, глядите. Пишет. Т-ссс…. Пишет как пишет.
− А ведь вне этого переписыванья, казалось, для него как будто ничего и не существует…
− (мечтательно; и с неким уважением). Ничего…
− Ничего…
АКАКИЙ. Аз… Веди… Живите, мыслите, слово, твердо…
(Одна из ведьм, нарвав втихомолку бумажек, подносит их Лицу, ровно для важного чиновного дела. Лицо с достоинством принимает бумажки, подходит к Акакию и осыпает его.)
ЛИЦО. Вот-с. Снег… Снег… Акакиос Акакиевич!
− До чего же у вас всё же шея длинная.
АКАКИЙ. Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?
(Все смеются.)
− (Притворно причитая.) И ведь никто же в целом свете его не уважает. Сторожа не только не встают с мест, когда он проходит, но даже не глядят на него…
− как будто бы через приемную пролетела простая…
− Муха!
− Что если бы соразмерно его рвению давали ему награды…
− Но он нажил лишь пряжку в петлицу да геморрой в поясницу.
ЛИЦО. Гхм…. Прошу соблюдать уважение. Во избежание всяких неприятностей.
(Ведьмы изъявляют покорность.)
ЛИЦО. А вот давеча, господа… гхм…
− Просим!
− Просим!!.
ЛИЦО. Гхм… А вот давеча, господа, мне рассказывали, один молодой человек…
АКАКИЙ. Ась?
ЛИЦО. Да я не вам, милостивый государь. Вы переписывайте, переписывайте. Так вот, господа, один молодой человек совершенно свинтился с ума на почве наводнения и какой-то там утонувшей невесты. Шатается, изволите ли видеть, ровно призрак, и грозит…
АКАКИЙ (бормочет). Живите, мыслите, слово, твердо…
− А ведь он и дома переписывает. И единственно для своего удовольствия.
− Т-сс! Т-сс… (Указывает, что Лицо-то ещё, может, и не договорило.)
− Так ведь вне этого переписывания для него же ничего…
− Ничего!
− Ничего!
ЛИЦО (не понимая их разговора). А ведь у него же между букв и любимчики есть. Гхм… Впрочем, господа, мне пора-с. К самому.
− К самому.
− Ах, к самому. Ну, так кланяйтесь, кланяйтесь, кланяйтеся.
(Выпроваживаемое Лицо уходит.)
− Тьфу.
− Тьфу.
− (Акакию.) Эй, милостивый государь! Милостивый госуда-арь! Ц-ц-ц… Вы не на середине строки, а скорей, на середине улицы.
(Ведьмы начинают приманивать Акакия Акакиевича.)
− Аз… буки… веди…
− Живите, мыслите, слово, твердо…
− Холодно!
− Холодно!
− Холодно!
(Ведьмы кружат его и обрывают его старый капот.)
− Ветер, ветер, ты могуч,
− Ты гоняешь стаи туч…
− Батюшки, что это у вас будто бы и капот прохудился.
− Только слава что сукно, а подуй ветер, так разлетится.
− Берегитесь: проберётся сквозь прореху сильный враг.
− Ой, и здесь вот на плече как будто.
− Холодно? А вы скорей, скорей, скорей. А потом натопчитесь хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттают таким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарованья к должностным отправлениям…
− До чего же сукно поистёрлось! (Обрывают.)
− И сквозит, и подкладка как будто…
− Пропекает-то в спину и в плечо, а? А?
− Небось.
− Небось.
− Много, много стало в шинеле грехов.
АКАКИЙ. И вот здесь как будто. Того… Беда. Беда. Ну, да я к Петровичу. Петрович-то он это… Только сукно кое-где… Больше двух рублей не давать. Больше двух – оно того… капиталец целый.
− Скорей, скорей…
− И потом хорошенько ногами…
− Натоптаться…
− Э-эх…
2. Весть и вестник
В доме портного Петровича, предвкушая явление Акакия Акакиевича, две ведьмы поднимают почти безжизненное после праздника и весьма заплетающееся тело. А одна караулит у входа.
− Идёт… Он идёт…
− А этот – пачкун поджаристый, бревно глупое – осел, ровно соломенный тюк.
− Пьян мертвецки.
ПЕТРОВИЧ (молодцевато). Я под куражом!!
− Хватай – падает!
− А он уже на лестнице.
− Той, что, надобно-отдать-справедливость-вся-умащена-водой-помоями-и-проникнута-насквозь-тем-спиртуозным-запахом-который-ест-глаза-и-как-известно-присутствует-неотлучно-на-всех-черных-лестницах-петербургских-домов. Уф.
ГОЛОС АКАКИЯ. Больше двух рублей того… не давать. Живите, добро, юс.
− Идёт…
− Ничего. Мы его поправим. Чорт одноглазый, голубчик, ну-тк нюхни.
ПЕТРОВИЧ. Рэхпч!
− А то как же. А ты как хотел? Настоянно-то на деревий и шалфей. У кого болят лопатки или поясница, то очень помогает. Каково?
− Заваливается он у тебя, сестрица. На левый бок – гляди.
ПЕТРОВИЧ. Неси мне, чорт, какую хошь добычу. Хоть капот, хоть редингот, хоть исподнее – всё залатаю как пить дать!
− Глаза как будто на месте – вижу. Поправим, поправим. Ну-тк.
ПЕТРОВИЧ. Ыпч!
− То-то же. Настояно на золототысячник: если в ушах звенит и по лицу лишаи делаются, то очень помогает.
− Гляди, как скрутило. Вот сейчас лбом и колдыбохнется.
− ПЕТРОВИЧ (в пустоту). Да ты, паскуда, никак немец!
А мы вот так.
ГОЛОС АКАКИЯ. Больше двух рублей это того… это никак. Да и где ж взять таких капиталлов…
− Сейчас-сейчас! (Отмеривает.)
− Во второй этаж уже поднялся.
− Не ерепень. Тут наука. Если как-нибудь, вставая с кровати, ударится кто об угол шкапа или стола и набежит на лбу гугля, то стоит только… (домерила, суёт в нос.) Иииии…
ПЕТРОВИЧ. Ыгрп!
− А?
− Гляди куда его повело!
Лови, лови! И-их!
(Две ведьмы ловят Петровича и встряхивают, будто куклу. Он, кажется, приходит в состояние.)
ПЕТРОВИЧ. Эк меня разобрало-то. А, кажись, и ничего.
− Идёт…
− Сапоги скидывай, окаянец. По обычаю всех портных, сидящих за работою. Чтоб ноги были нагишом. Ноги свои, собирай как турецкий паша. Ну-ка.
− Ноготь-то у него гляди какой! Как у черепахи череп.
ПЕТРОВИЧ. И очень себе известный всем ноготь!
− Сиди, дурак. Нитку вдевай.
ПЕТРОВИЧ. Сами знаем, небось. Не лезет, варварка. Небось не первый год в портных ходим. И потому только так берём незначительно, что живём не на Невском, да без вывески. Да в четвёртом этаже. Не лезет! Уела ты меня, шельма этакая!
− Идёт, идёт. Насилу успели.
(Входит Жена Петровича, неся самовар или другой агрегат, напускающий пару.)
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА (победно). Ну, что?? Осадился севухой старый чорт?
− Это ещё кого принесло?
− Жена…
− Жена. Жена – это самая модная материя! Шерстяная материя! очень добротная! из нее все теперь шьют себе сюртуки.
− Нет! Жена – это дурная материя! Из нее никто не шьет себе сюртука.
− Дыму-то, дыму-то напустила! Что нельзя видеть даже и самых тараканов.
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА. К нему там посетитель, а он…
− Что поделаешь? Жена повылезла. Теперь и об ней надо два слова.
− Ишь ты. И впрямь жена. Носит даже чепчик, а не платок
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА (причитает, не особенно даже обращая внимания на самого Петровича). …Он в таком состоянии, что всегда охотно уступит и согласится на такую малость, что только – тьфу! – плюнуть да и только. Ни за что возьмет работать.
− Но красотою, кажется, не может похвастаться.
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА. Да ещё поклонится и поблагодарит. А коли трезв, то всегда разнесёт его нелегкая запросить такую цену, какой и сам не стоит. Как его земля ещё носит?
− Так и вижу себе, так и вижу, как гвардейские солдаты заглядывают ей под чепчик…
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА. Да кто ж его трезвым-то видел. Мне же потом идти, плакаться, что муж-де был пьян и потому дешево взялся…
− Заглядывают, заглядывают. И так потом так отпрянывают – фрррррр – моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.
(Хохочут.)
ПЕТРОВИЧ. Иди себе, немка! Мирская женщина. Почто разоралась?
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА. Ишь ты! Ишь ты, подишь ты! А, кажись, и трезв. Вот те чудеса! Что же это делаеться? (Опомнившись.) Акакий Акакиевич! Акакий Акакиевич, милости просим. Муж как раз только вас и поджидает. (Петровичу.) Смотри же мне, одноглазый чорт.
(Ретируется.)
− Насилу убралась. Шельма! (Вслед.)
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА (вновь выглядывая и грозя Петровичу). Это я-то шельма? Ух, я тебе! Если б не при госте. (Акакию.) Просим прощеньица.
− Пришёл!
АКАКИЙ. Здравствуй, Петрович!
ПЕТРОВИЧ. Здравствовать желаю, судырь.
АКАКИЙ. А я вот к тебе, Петрович, того…
(Ведьмы затаили дух и только чуть дирижируют.)
ПЕТРОВИЧ. Что ж такое?
АКАКИЙ. А я вот того, Петрович… шинель-то, сукно… вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, как будто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того… на спине, да еще вот на плече одном, да и вот на этом – видишь, вот и все. И работы немного…
ВЕДЬМЫ ВМЕСТЕ. Браво! Браво…
АКАКИЙ. А? Что-с? Будто почудилось.
− Ц-ц-ц-ц…
ПЕТРОВИЧ. Эт мы сейчас, эт мы посмотрим. Эт мы мигом.
(Петрович лезет за табаком.)
− Что это у него?
− Да табакерка. А на ней какое-то значительное лицо. Только какое нельзя разобрать совсем, потому как то место, где у лица лицо проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки.
ПЕТРОВИЧ. Апчхи! (Облако табаку.)
− Прах!
АКАКИЙ. Так что же? Того?…
(Ведьмы дирижируют обоими.)
ПЕТРОВИЧ. Нет!
АКАКИЙ. Нет??
ПЕТРОВИЧ. Нет. Нельзя поправить: худой гардероб!
(У Акакия подкашиваются ноги.)
− Держи его!
− Нюхни, нюхни, родимый.
− Ц-ц-ц…
АКАКИЙ. Отчего же нельзя, Петрович? Отчего же нельзя? Ведь только всего что на плечах поистерлось, ведь у тебя есть же какие-нибудь кусочки…
ПЕТРОВИЧ. Да кусочки-то можно найти, кусочки найдутся. Да нашить-то нельзя: дело совсем гнилое, тронешь иглой – а вот уж оно и ползет.
АКАКИЙ. Пусть ползет, а ты тотчас заплаточку.
− Ц-ц…
ПЕТРОВИЧ. Да заплаточки не на чем положить, укрепиться ей не за что. Только слава что сукно, а подуй ветер, так разлетится.
АКАКИЙ. Ну, да уж прикрепи. Как же этак, право, того!..
ПЕТРОВИЧ. Нет. Уж вы лучше наделайте из нее себе онучек, потому что чулок не греет. Это немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать. А шинель уж, видно, вам придется новую делать.
АКАКИЙ. Новую!
− (про снадобье). Готовь.
АКАКИЙ. Как же новую? Ведь у меня и денег на это нет.
(Ведьмы разошлись.)
ПЕТРОВИЧ. Да, новую.
АКАКИЙ. Ну, а если бы пришлось новую, как бы она того…
ПЕТРОВИЧ. То есть что будет стоить?
АКАКИЙ. Да.
(Чуть ли не нашёптывают каждому слова.)
ПЕТРОВИЧ. Да три полсотни с лишком надо будет приложить.
− И-и!
(Радуются.)
АКАКИЙ. Полтораста рублей за шинель!
ПЕТРОВИЧ. Да-с. Да еще какова шинель. Если положить на воротник куницу да пустить капишон на шелковой подкладке, так и в двести войдет.
АКАКИЙ. Петрович, пожалуйста. Как-нибудь… чтобы хоть сколько-нибудь ещё… поправь…
− Ц-ц-ц…
ПЕТРОВИЧ. Никак.
АКАКИЙ. Послушай… А я вот что… того… в честь праздника. (Суёт ему гривеник.)
− Э-э…
ПЕТРОВИЧ. Благодарствую, сударь, подкреплюсь маленечко за ваше здоровье. (Тут же начинает добрососедски выпроваживать.) А уж об шинели не извольте беспокоиться: она ни на какую годность не годится. Новую шинель уж я вам сошью на славу, уж на этом постоим.
АКАКИЙ. Хоть сколько-нибудь…
ПЕТРОВИЧ. Уж новую я вам сошью беспримерно, в этом извольте положиться, старанье приложим. Можно будет даже так, как пошла мода: воротник будет застегиваться на серебряные лапки под аплике.
АКАКИЙ. Аплике?
ПЕТРОВИЧ. Аплике. А тряпьё – на онучки. А иначе – и работу убивать и деньги попусту тратить.
− Браво!
− Браво! И себя не уронил, да и портного искусства тоже не выдал.
− Ц-ц-ц.
(Придавленный горькой новостью, Акакий Акакиевич оказвается на улице.)
3. Разговор с неизвестным.
(Ошалелый, Акакий Акакиевич не двигается с места. Мимо две ведьмы в картинном трауре несут гроб.)
( Третья подходит к нему, тоже приняв облик жителя.)
АКАКИЙ. Этаково-то дело этакое. Я право, и не думал, чтобы оно вышло того… Так вот как! наконец вот что вышло, а я, право, совсем и предполагать не мог, чтобы оно было этак. Ижица…
− Вишь, барин, да. Хоронят. Тож небось ведь, вашего брата.
АКАКИЙ. Ась? Обстоятельство.
− Вашего, говорю, брата – чиновника. Слыхали, один тоже всё мечтал, мечтал. Всё на ту сторону ходил, через Неву, на Васильевский. Невеста там у него – известно: дело молодое. У вас – слыхали – тоже есть невеста? Подруга жизни? Приятная подруга. На толстой вате, на крепкой подкладке… Нет? Так будет. А потом как в прошлом годе как всё тут затопило – и невесту его – насмерть – гоп. И весь Петербурх, чтоб ему пусто было окаянному. Так у него-то, у чиновника, ум колом и встал. Шатался, говорят, по Петербурху, точно призрак. Ходит, неприкаяный, чуть не на людей бросается. И истукану Петра грозил. Глазища этакие вытаращит, лицо своё в решётку вдавливает ажно до белых полос, кулаком потрясает и вопит: «Ужо тебе!». «Ужо…». Будто он, стало быть, во всём и виноват. Пётр-то. Бледный, как мертвец. Тоже в своём роде брат ваш.
АКАКИЙ. Ась?
− Так не его ли? Не его ли, говорю, теперча хоронят?
АКАКИЙ. Как же, в самом деле, как же…
(Гроб или по христианскому обычаю опускают в яму, или по басурманскому пускают в реку. Прощаются.)
АКАКИЙ. Как же это будет. Того…
− А давеча тоже одного хоронили. А ветер-то лютый. В Петербурхе-то, известное дело, сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз. Он же – правильно я говорю? – даёт такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедные чиновники решительно не знают, куда девать их. Да что там, даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны.
АКАКИЙ. Как это вы?.. Как это того?
− Так я говорю, хоронят его, болезного, титулярного-то, а матушка возьми да с одного чиновника, стоящего поодаль, шинелю-то и сдёрни.
АКАКИЙ. Как это оно? Матушка?
− Матушка. Матушка покойникова. Старуха.
АКАКИЙ. Шинелю?
− Шинелю. И давай своего дитятку-то своего в гробу шинелей укрывать.
АКАКИЙ. Шинелей?
− Так и похоронили. А вам бы, сударь, я посмотрю, шинелю тоже бы не грех справить! А то капот-то ваш…
АКАКИЙ. На что?? На какие деньги ее сделать? Конечно, можно было бы отчасти того… положиться на будущее награждение к празднику, но как же… новые панталоны… сапожнику старый за это… за приставку… к голенищам, да ещё швее… того белья, которое, которое… ну, словом, которое бельё. Неприлично. Неприлично высказать. Так все деньги совершенно – того. Хотя оно, конечно, Петрович и за восемьдесят рублей… и за восемьдесят… И если бы даже директор был так милостив, что вместо сорока рублей наградных, того, то так пожалуй, что сорок пять а то и пятьдесят… если бы… да и то все-таки останется какой-нибудь самый вздор, который в шинельном капитале…
− Будет капля в море? Да? Я угадал? Послушайте, но сударь мой, а половина? Ведь половина бы отыскалась? Или разве не имеете вы, милостивый государь, обыкновения со всякого истрачиваемого рубля откладывать по грошу в небольшой ящичек, запертый на ключ, с прорезанною в крышке дырочкой для бросания туда денег.
АКАКИЙ. Ась?
− Ась? Вот тебе и «Ась». А по истечении всякого полугода ревизовать накопившуюся медную сумму и заменять ее мелким серебром. Ась?
АКАКИЙ. Ась?
− И не накопилось ли у вас с тех пор, благодаря давности сего обычая, суммы более чем на сорок рублей? Итак, половина в руках! Но где же взять другую половину? Это ли хотите вы спросить? Где взять другие сорок рублей? А я вам на это вот что: а употребление чаю?
АКАКИЙ. Чаю?
− Изгнать! Если изгнать употребление чаю по вечерам, а?
АКАКИЙ. Юс.
− Не зажигать свечи? А если что понадобится делать, – так идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке – каково?
АКАКИЙ. Пожалуй, и того.
− Ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее, по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок!
АКАКИЙ. Это ведь, пожалуй, что и можнно….
− Ещё? Ещё-ещё-ещё-ещё… Как можно реже отдавать прачке мыть белье! Каково?
АКАКИЙ. Как можно! Как можно того… реже.
− А чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем. Как вам такое?
АКАКИЙ. Скидывать!!
− Может, поначалу будет трудно. Но зато! Зато вы сможете питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели.
АКАКИЙ. Шинели! Шинели… Подруги жизни?
− На толстой вате, на крепкой подкладке…
АКАКИЙ. (Вдруг.) На аплике? (Чуть не лезет обнимать его от ликования.)
− (как незнакомец.) Позвольте. Да пустите же. Что это вы, сударь, вдруг эдак расшумелись? Имейте понятие.
АКАКИЙ. Так я… я разве что… того…
− Вот вы, милостивый государь, знаете, что здесь раньше было? На месте этого всего. Безобразия.
АКАКИЙ. Что?
− Ничего. То-то и оно, что ничего. Пустота… лепота…
(поёт). Я в дорогу моряку
Дам в подруги грусть-тоску,
Чтоб, скучая, ни на час
Не смыкал он ночью глаз…
Кратко сказать, земля, прах, тень и ничтожная пустоша – всё то одно. А город – что город?.. Ну, всё. Зелёный. (Очень буднично и парадоксально. Для нас – как будто, да, про светофор. Но нет, почудилось.)
− Зелёный??
АКАКИЙ. Зелёный. «Где нам сойтись? – На пустыре!». Цвет лица, говорю, у вас зелёный. Несколько даже что ни есть геморроидальный. Ц-ц-ц… Но что делать, что делать. Виноват перебургский климат. Да-с? (Шагает будто через улицу.) А не желаете ль апельсынчику. (Меняя маску.) Голенький, сладенький. Сестра моя на Вознесенском мосту торгует. А я здеся. Ну, не хотите, как хотите.
(Акакий Акакиевич уже ничего не хочет. Он озарён, как светом, идеей шинели.)
АКАКИЙ. Не положить ли, точно, куницу на воротник?..
4. Свет будущей шинели.
(Окрылённый, Акакий Акакиевич влетает к себе.)
АКАКИЙ. Мавра! Ма-вра!
(Входит заспанная добрая баба – та же, что жена Петровича, только уж не в чепчике, а в каком-нибудь эдаком салопе. Пялится на Акакия Акакиевича.)
АКАКИЙ (почти гусарски). Мавра, того! Чаю!
МАВРА. Не извольте беспокоиться, батюшка.
АКАКИЙ. Постой! Того… это. Не надо чаю. Чаю – изгнать!!
МАВРА. «Изгнать»?..
АКАКИЙ. Изгнать! Мавра! Кипятку!
МАВРА (бормочет). Как его разобрало-то эдак…
АКАКИЙ. Мавра, и свечей – того…
МАВРА. Несу-несу.
АКАКИЙ. Свечей – того: не надо. Пусть будет тьма.
МАВРА. Тьма…
АКАКИЙ. Тьма, Мавра… шинель… того… подруга! (Чуть не приплясывает с ней, чуть не выкидывает коленца.) Юс! Юс!
МАВРА. Всегда так смирный…
АКАКИЙ. Подруга… Живите, мыслите, слово, твердо…
МАВРА. Ополоумел.
АКАКИЙ. Глагол, добро, како, иже, онъ…
МАВРА. Точно как будто его черт толкнул.
(Вдалеке появляется Петрович. Как во сне и тумане.)
ПЕТРОВИЧ. Уж если новую, так это беспримерно, в этом извольте положиться, старанье приложим.
АКАКИЙ. Так этак-то!
ПЕТРОВИЧ. Сукно купим хорошее – такое, что лучше и не бывает. Применимся к ценам.
АКАКИЙ. Евой…
ПЕТРОВИЧ. На подкладку выберем коленкору.
АКАКИЙ. Того-то…
ПЕТРОВИЧ. …но такого добротного и плотного, который будет еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей.
АКАКИЙ. Вот какое уж, точно, никак неожиданное.
ПЕТРОВИЧ. А коль с куницею не выйдет, так вместо ее выберем кошку. Да, но какую? Лучшую! Лучшую, какая только найдётся в лавке, кошку, которую издали можно всегда будет принять за куницу.
АКАКИЙ. Неожиданное… Подруга…
ПЕТРОВИЧ. Я покажу в себе бездну!
АКАКИЙ. Того бы это и никак…
ПЕТРОВИЧ. Бездну, разделяющую портных, которые подставляют только подкладки и переправляют, от тех, которые шьют заново!
АКАКИЙ. Не надо чаю. Свечей – того – не надо. Ходя по улицам – так это так бы легче, осторожнее, потому как того… не истереть… скоровременно. А ну как премия, а ежли сорок пять… Так это так глядишь и за год это… А вицмундир – вицмундир – вот ведь обстоятельство… так его… скидывать! Чтобы пореже прачке. Скидывать! (Начинает стряхивать с себя одежду, оставаясь в одном белье.)
(Мавра визжит и убегает.)
МАВРА. Ополоумил батюшка! Жилец ополоумел…
АКАКИЙ. Скидывать, скидывать, скидывать. Хоть бы и год, хоть бы и два…Чтоб это… того… не занашивалось. По вечерам – голодать. Хоть бы и год, хоть бы и два… Ничего. Ничего. Вона что на голодании-то накопилось. Юс, юс. Так то в ящичек. Вот от него и ключик. Хоть бы и год, хоть бы и два, зато подруга. Вот ведь и ижица. Пусть и желудок пучится. А как придёт охота пописать, переписать что-то такое… для своей охоты… такое замечательное – копию – так то можно и к Мавре. И при её свечах. Вот-с. Вот-с и ещё, гляди-ка накопилось. Ступать как можно аккуратней. Хоть бы и год, хоть бы и два. Вот-с вам и юс, вот-с вам и ерь. Вот-с как. Подруга. Шинель. Хоть приснилась бы. То-то же…
(Акакий Акакиевич засыпает.)
ася волошина пьесы аси волошиной
5. Сон золотой.
(Всё как будто бы в сладком, но мертвенном тумане. Дородная женская фигура качает белый свёрток, в котором младенец.)
МАТУШКА. …И раздался тут, сыночек мой, петуший крик. Испуганные духи бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и замерли они там, завязнувши в дверях и окнах. Вошедший священник остановился при виде такого посрамления божьей святыни и не посмел служить панихиду в таком месте. Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги…
(поёт).
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь.
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Матушка… покойница…
МАТУШКА (поёт).
Ты опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями,
И с мутным взором колдуна…
(Одна из ведьм прикинулась кумом.)
− Против ночи родился. Но уж что уж. Что ж, покойница, надобно крестить.
МАТУШКА (поёт).
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях,
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах.
…А каким именем окрестить-то, кум?
− Так по календарю выходит или Моккием, или Соссием, или уж назвать ребенка во имя мученика Хоздазата.
МАТУШКА. Имена-то все такие…
(поёт).
Где буйно заметает вьюга
До крыши – утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвее.
− Ну, уж единственно чтобы вам, кума, угодить: разверну календарь в другом месте. Вот вам, пожалуйста, опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий.
МАТУШКА. Вот это наказание. Какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий.
(поёт).
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины…
− Ох и вздорная же вы, покойница, старуха. Ну, уж в последний раз, уж только единственно из уважения к вашему покойному мужу. Переворочу ещё страницу. Вот, пожалуйста, Павсикахий и Вахтисий. Чего бы ещё надо?
МАТУШКА (поёт).
Так – я узнал в моей дремоте
Страны родимой нищету,
И в лоскутах ее лохмотий
Души скрываю наготу.
Тропу печальную, ночную
Я до погоста протоптал,
И там, на кладбище ночуя,
Подолгу песни распевал.
И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил,
В какого бога страстно верил,
Какую девушку любил…
Ну, уж я вижу, что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий.
− Ох, и самовольная же вы, я погляжу, покойница… Ну, да делать нечего. Окрестим. (Хочет взять у неё ребёнка. Заглядывает в свёрток.) Святые заступники, ну и гримаса! Он у вас, покойница, как будто бы предчувствует, что будет всю жизнь… титулярный советник. Ха-ха…
МАТУШКА. Будет вам насмехаться, кум… (Смотрит на сына, разворачивает свёрток.) Ой, ведь и правда. Поглядите-ка. Он же у меня в вицмундире…
(Из свёртка матушка достаёт маленькую – величиной с младенца куклу Акакия. И нежно поправляет на ней одежду, водит и гладит.)
− (хохоча). Вот анекдот! Родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове…
МАТУШКА (поёт).
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины…
6. Идея овеществлена.
(На пороге оказывается Петрович – сияющий и великолепный. Со свёртком.)
ПЕТРОВИЧ. К-хм…
(Акакий Акакиевич только моргает. Он, может быть, как был, развоплощённый, беленький, в белье. Он не верит. Не ждал, что так скоро. Всего-то какой-то год.)
ПЕТРОВИЧ. Вот… Изволите ли видеть, не постояли.
АКАКИЙ. Она?
ПЕТРОВИЧ. Она. Кто как не она. Она же самая. Изволите ли видеть.
АКАКИЙ. Петрович, ты… ты…
(Шинель извлечена из свёртка.)
ПЕТРОВИЧ. Ну!? Какова работа?
АКАКИЙ. Живите, мыслите, слово, твердо…
ПЕТРОВИЧ. Что? Показал бездну?
АКАКИЙ. Глаголь, добро, юс, юс…
ПЕТРОВИЧ. По всякому шву прошёлся собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры…
АКАКИЙ. Ижица…
ПЕТРОВИЧ. Так что никак не менее двенадцати рублей за работу. Менее и нельзя. (Задрапировал.)
АКАКИЙ. Она… Подруга.
ПЕТРОВИЧ. Хорошо!
АКАКИЙ. Хорошо. Одно хорошо, что тепло, а другое… что того: хорошо.
ПЕТРОВИЧ. Не постояли.
АКАКИЙ. Петрович, а ежели этого… в рукава.
ПЕТРОВИЧ. И в рукава.
АКАКИЙ. И в рукава… Хорошо…
ПЕТРОВИЧ. Двойным мелким швом. На шелку.
АКАКИЙ. …да, да… я того. Двенадцать?
ПЕТРОВИЧ. Двенадать.
АКАКИЙ. Вот, бери, бери, Петрович.
ПЕТРОВИЧ. Благодарствую. Ну… пора и честь знать. (Уходит, всё оглядываясь на шинель.)
АКАКИЙ. Петрович… Каково?
ПЕТРОВИЧ. Бездна!
АКАКИЙ. …Хорошо!…
7. Чиновники. Галантерейный шабаш.
(Акакия Акакиевича окружают ведьмы в образе чиновников.)
− Хорошо!
− Хорошо!
− Хорошо!
− Эким вы, Акакиос Акакиевич щёголем!
− Баловнем!
− Капризником!
− Буяном!
− Фатом!
АКАКИЙ. Что вы, господа… Того…
− Затмили нас всех дерзкой смелостью покроя.
− Не ожидали. Вот так так…
− Куница?
− А подкладка что? Шёлк, чистый шёлк.
− Вот так Акакий. Так значит, капота больше не существует?
АКАКИЙ. Что вы… Что вы… Господа, этакое какое… Так это не новая. Это вовсе даже совсем старая шинель.
− Ишь ты проказник.
− Не скромничайте, не скромничай, Акакиос! Это вам как будто даже и не к лицу. А лучше – вот что – задайте нам вечер!
− Ве-чер, ве-чер!..
АКАКИЙ. Вечер? Вечер – это оно того. Это никак, это… Вечер… оно воно… обстоятельство.
− Ве-чер, ве-чер!..
ЛИЦО. Полно, господа. Так и быть, я вместо Акакия Акакиевича даю вечер: я же, как нарочно, сегодня именинник.
− Именинник? Шампанского!
АКАКИЙ. Я, пожалуй, что и это… Я то это как же… Я и не бываю…
− Как ни совестно?
− Неучтиво!
− Просто стыд и срам. Ради вас же…
− Уж никак невозможно отказываться.
АКАКИЙ. Оно, наверно, того и пожалуй. Вот ведь и шинель… Буду иметь случай… Пройтись в ней в вечеру…
− Шампанского!
(Акакия Акакиевича настигло. Он всё хотел бы протиснуться меж чиновников и оказаться в уголке как можно незаметней, но они, напротив, подхватывают его под руки. То принимают вид чиновников, а то и дам (а иногда, будто самая одежда на вешалках в их рукакх разговаривает) и всячески его ловят.)
− Господа, а знаете ли, что подублен хвост?
− Хвост?
− Хвост?
(Вертятся, будто проверяя, не выпрастался ли из-под одежды их собственный.)
− У Фальконетова монумента, господа! У всадника.
− Ах, у всадника…
− А, говорят, туда приходит какой-то, ровно призрак. Какой-то, которого обидели. И этак вон грозит всаднику кулаком… Дескать, ужо!
− А вот давеча на мосту, где торгуют очищенными апельсинами, один господин рассказывал историйку, коей сам был, как видимо, свидетелем. Историйку из нехорошего дома. Дескать, женщины, которых постыдное ремесло сейчас можно было узнать по белилам и румянам, покрывавшим их лица, опухлые, изношенные… молились Богу перед иконой… Священник в облачении служил всенощную, дьякон пел стихиры. Развратницы усердно клали поклоны. Эта комната в беспорядке, имеющая свой особенный вид, свой особенный воздух, эти раскрашенные, развратные куклы, эта толстая старуха, и тут же образа, священник, Евангелие и духовное пение! «Страшно, очень страшно», – приговаривал господин и весь этак белел и глаза пучил.
− Акакиос Акакиевич, а вы как насчёт женского полу? Не охотник?
− Уж сейчас даже видно, что фат.
− Не угодно ли истратить вечер в рассматривании кой-каких шляпёнок?
− А признайтесь-ка, Акакиос, а ежели пройдёт перед вами этакая, у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения…
АКАКИЙ. Это того…
− Признайтесь, а не пробежитесь ли за ней этакой рысью?
− Рысью!
− Рысью!
ЛИЦО. Полно, полно, господа. Прошу соблюдать уважение. Во избежание всяких неприятностей.
− Постойте! Постойте! (Лицу.) Вы давеча были как будто ниже ростом.
− Вы нынче стали будто бы и выше. Вот и сейчас видно.
− Да будто как бы и возвышаетесь.
ЛИЦО. Господа, господа…
− И будто прям от вас какой-то свет…
− Уж и сейчас замечаю.
− Как же не заметить.
− Как будто вы уж и не просто так лицо, а будто б самое, что ни на есть Значительное лицо.
ЛИЦО. Ну, что вы, господа?
− Как будто Император вас возвысил.
ЛИЦО. Как можно?
− Или будто в эту самую минуту возвышает.
− Значительное! Значительное! Виват, господа, виват!
− Шампанского.
ЛИЦО. Да полно ли, не шутка ль, господа? Значительное? Я – значительное! Так я же… что же… я же после этого… уж я же заведу. Я заведу… я заведа. Уж прежде всего, строгость!
− Виват!
ЛИЦО. Строгость, строгость, строгость. Чтоб низшие чиновники встречали посетителя еще на лестнице, когда он приходил в должность; чтобы ко мне являться прямо никто не смел, а чтоб шло все порядком строжайшим: коллежский регистратор докладывал бы губернскому секретарю, губернский секретарь — титулярному или какому приходилось другому, и чтобы уже, таким образом, доходило дело до меня.
− Виват!
− Ещё шампанского.
ЛИЦО. Чтоб в галунах и с красными воротниками!
− Браво!
ЛИЦО. Чтоб «Как вы смеете?». Чтоб «Знаете ли вы, с кем говорите?». Чтоб «Понимаете ли, кто стоит перед вами?». Строгость! А без строгости пользы отечеству нет никакой. Это во-первых. А во-вторых… во вторых, тоже никакой пользы.
− Виват!
− Цицерон.
− Лучше, лучше.
− А я господа, видел, как один рыбак в красной рубахе выловил из Мойки нос.
− Нос?
− Нос?
ЛИЦО. Постойте, господа, теперь не время. Строгость…
− Нос! И весьма мясистый. И говорят, там даже ещё много.
ЛИЦО. Строгость.
− Шампанского, господа, шампаского. Виват! За значительное лицо!
ЛИЦО. Вот-с, господа, изволите ли видеть… Изделие хромого бочара – из Гамбурга. Пожаловано Императором.
− Какое-то мартобря!
− А у алжирского дея под самым носом шишка.
− Шампанского!
АКАКИЙ. Я, пожалуй, того…
− Нет, нет, голубчик наш, мы вас так не отпустим.
− Это всё немцы…
− Франция – самая неблагоприятствующая держава.
− Зверье и репьё.
− …шевелится, кричит, гогочет, гремит, мечется кучами и снуется перед глазами.
− Так прям-таки и вылетишь из мира!
− Свинью мою поцелуй!
− Это было больше ничего кроме как искушение.
− По всей земле вонь страшная, так что нужно затыкать нос.
− По тому-то самому мы не можем видеть носов своих, ибо они все находятся в луне.
− Не то замуж вышла, не то ногу переломила.
− Англичанин большой политик.
− Когда Англия нюхает табак, то Франция чихает.
− «И кровь отворяют»
− Кровь, кровь, кровь.
− Точно как будто чорт толкнул.
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины…
А Петербурх – тьфу!
Тьфу!
Тьфу!
− Арбуз-громадище высунулся.
− Семга и вишни по пяти рублей.
− Фрррррррррррр…
− Фрррррррррррр…
− На пустыре!
− На пустыре!
− Я этак, пожалуй…
− Шампанского! А не угодно ли закусить? (Протягивает нос на удочке.)
− Мясистый!
− Мясистый.
− Мартобря, мартобря, мартобря…
− Господа… Господа…
(Весь шабаш куда-то уносится, и Акакий Акакиевич остаётся один.)
8. На пустыре.
АКАКИЙ. Экая… экая такая площадь. Очень-на громадна. Эко… Темень… Точное море… Нет, лучше не глядеть. Живите, мыслите, слово, твердо… Совсем не глядеть.
Ведьмы сходятся.
− На пустыре.
− На пустыре.
− На пустыре.
− И он там будет к той поре.
Прилаживают к лицам гренадёрские усы.
− обросла лесом…
− корнями…
− бурьяном…
− диким терновником…
− Ты же наш родимый!
− Не глядеть!
− Ничего, ничего не было. Пустота… Лепота…
(Акакий Акакиевич силится увернуться от судьбы.)
− Куда?.. Стой. Не будет ничего.
АКАКИЙ. Не надо… Не надо…
− Ц-ц-ц…
Я в дорогу моряку
Дам в подруги грусть-тоску…
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна…
АКАКИЙ. Не надо! Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! что они делают со мною! Не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего.
− (плотоядно). Ничего…
− Ничего…
− Ничего…
− АКАКИЙ. А-а-а…
(Его вытряхивают из шинели.)
9. Значительное-незначительное.
(К пустынной площади торопится Мавра.)
МАВРА. Как же это, божечки. Такой грабёж. Где же он, болезный, да неужто… Квартальный говорит «пьян». Да как же он пьян, коль он и в рот не берёт. Лиходеи! Разве ж так с человеком, да разве ж… Ох! Никако он.
(Мавра поднимает из воды Акакия. Он – тряпичная кукла.)
МАВРА. Божечки! Батюшка! Да ты не кисни. Ещё да никак и отыщется. Да! Ещё пощеголяешь… Ты помяни моё слово. Холодно? Холодно, болезный. Шинеля то тю-тю… Ну, ничего, ничего. А старый капот на что? (Укутывает его.) Вот так. Вот так… Ты не кричи, не кричи, не плачь – отыщется. Отыщется ещё твоя шинеля. Только нужно идти прямо к частному, потому как квартальный надует, пообещается и станет водить. А мы с тобой прямо к частному. А он даже и знаком! Потому как Анна, чухонка, служившая прежде у меня в кухарках, определилася теперь к частному в няньки. И даже часто видит его самого – во как! Как он проезжает мимо дома, и что он бывает также всякое воскресенье в церкви, молится, а в то же время весело смотрит на всех, и что, стало быть, по всему видно, должен быть добрый человек… А лучше всего… Лучше всего отправиться прямо к значительному лицу! Вот как мы с тобой сделаем. Ну, не хнычь. К Значительному, батюшка, ну!
(В самом значительном виде появляется значительное лицо. Доклад.)
ЛИЦО. Что есть Русская Империя наша? Русская Империя наша есть географическое единство, что значит: часть известной планеты. Русская Империя наша состоит из множества городов: столичных, губернских, уездных, заштатных; и далее. Град первопрестольный – Москва. Петербург, или Санкт-Петербург, или Питер (что – то же) подлинно принадлежит Российской Империи. А Царьград, Константиноград (или, какговорят, Константинополь), принадлежит по праву наследия. И о нем распространяться не будем. Распространимся более о Петербурге. На основании тех же суждений Невский Проспект есть петербургский Проспект.
МАВРА. Ваше… Ваше высокопревосходительство, изволите ли видеть, украдена шинеля… И при том совершенно новая.
ЛИЦО (стараясь не терять лицо). Невский Проспект обладает разительным свойством: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его; нумерация идет в порядке домов – и поиски нужного дома весьма облегчаются. Невский Проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект; то есть: проспект для циркуляции публики (не воздуха, например); образующие его боковые границы дома суть – гм… да:… для публики.
МАВРА. Этот почтенный человек, ваше высокопревосходительство, теперь ограблен бесчеловечным образом. (Акакий при этом то и дело выскальзывает.) И вот он собственнолично обращается к вам…
ЛИЦО. Невский Проспект по вечерам освещается. Днем же Невский Проспект не требует освещения.
МАВРА. Чтоб вы значительным ходатайством своим как-нибудь того, списалися бы с господином обер-полицмейстером или другим кем и отыскали шинелю…
(Лицо показывает монтировщикам(?) что этих непрошенных стоило бы убрать.)
ЛИЦО. Невский Проспект прямолинеен (говоря между нами), потому что он – европейский проспект; всякий же европейский проспект есть не просто проспект, а (как я уже сказал) проспект европейский, потому что… да…
МАВРА. Значительным ходатайством… Ограблен… С обер-полицмейстером…
ЛИЦО (торопится докончить). Потому что Невский Проспект – прямолинейный проспект. Невский Проспект – немаловажный проспект в сем не русском – столичном – граде. Прочие русские города представляют собой деревянную кучу домишек. И разительно от них всех отличается Петербург. Если же Петербург не столица, то – нет Петербурга. Это только кажется, что он существует.
МАВРА (которую оттесняют, горланит).
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь.
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях,
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах.
Где буйно заметает вьюга
До крыши – утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвее…
ЛИЦО (скомканно). Как бы то ни было, Петербург не только нам кажется, но и оказывается – на картах: в виде двух друг в друге сидящих кружков с черной точкою в центре; и из этой вот математической точки, не имеющей измерения, заявляет он энергично о том, что он – есть: оттуда, из этой вот точки, несется потоком стремительно циркуляр. Фух!
(Теперь должностное окончено, и значительное лицо может дать себе волю.)
ЛИЦО. Что это вы, милостивый государь, титуляный советник? Не знаете порядка?? куда вы зашли? не знаете, как водятся дела? Об этом вы должны были прежде подать просьбу в канцелярию; она пошла бы к столоначальнику, к начальнику отделения, потом передана была бы секретарю, а секретарь доставил бы ее уже мне… (Всё больше распаляясь.) Откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших! Знаете ли вы, кому это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это? Я вас спрашиваю!
МАВРА. Батюшка! Удар! С ним удар! Удар!.. Божечки мои… ну, вот и отмучился.
10. Похороны и воцарение.
(Ведьмы с некоторым даже почтением, которого прежде не замечалось, несут гроб для Акакия Акакиевича.)
МАВРА. И кому ты, болезный, мешал? И мухи-то ты во всю жизнь не обидел, и слова-то грубого никому не сказал, и свечей-то и то жёг как мышка…
(Ведьмы делают ей знак замолчать, но она слишком упоена.)
МАВРА. И во всю жизнь так ни разу и не посквернохульничал, и всего-то от тебя осталось наследства – пучок гусиных перьев, десть белой казенной бумаги, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон, да старый капот – во гроб краше укладывают.
(Ведьмы, поставив гроб, вышли, и вот уже ведут с большими почестями, как князя своего, Призрак Акакия.)
МАВРА. …Заведу я теперь другого жильца, да разве же будет он так же тих и смирен, незлобив да безответен…
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Тоска, досада, бедность.
МАВРА. Ась? (Поднимает глаза и уже видит Призрак. Кричит, крестится, пятится.)
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Холод. Весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит, мечется кучами и снуется перед глазами. Холод.
− Тьфу!
− Тьфу!
− Тьфу!
ПРИЗРАК АКАКИЯ. …Тащат тряпье, толкуя о дороговизне говядины… стегают вожжою лошадь… указывают алебардою… тащат красный гроб. Какое-то мартобря. По всей земле вонь страшная, так что нужно затыкать нос. Будочник… карабкается… зажигает фонарь. Вода серебрится как волчья шерсть. Шерсть… Шерсть… Подать сюда значительное лицо!
(Ведьмы волокут Лицо.)
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Вот он! Пусть бездыханный грянется он на землю, и тут же вылетет дух из него от страха. Где мой железный палец?
− Ш… ш… Шинель. Сорвать с него шинель!
(Значительное лицо только дрожит. Ведьмы срывают с него шинель и облачают Призрак Акакия.)
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Ужо тебе. …Ну, да пусть идёт. Всё обрастёт лесом, корнями, бурьяном, диким терновником… Всё, что ни есть. Вода серебрится, как волчья шерсть…
− Где нам сойтись? На пустыре? (Почтительно призывают его сосредоточиться.) Слышишь, слышишь, барабанят. Слышишь, слышишь, барабанят…
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Подать сюда того бедного, мёртвого, свихнувшегося чиновника. Он брат мой. (У всех зрачки сужены – а у него расплылись они во весь глаз; какое море огня должен видеть он сквозь эти огромные черные окна!) Всех подать! Всех мёртвых сюда, всех беглых. Хлынуло.
− Хлынуло.
− Хлынуло.
− Бунт.
− Слышишь?
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Где мой железный палец? Хлынуло по переулку, словно из прорванного мешка. Ошалевший от ужаса народ. Лепешки лиц громоздятся в балконных и оконных стеклах. Где мой железный палец?
− Слышишь, слышишь, слышишь…
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Лошади танцуют под всадниками, как будто играют, и лезвия серых шашек… Пулемет грохнул – ар-ра-паа, стал, снова грохнул и длинно загремел.
− Слышишь, слышишь, слышишь.
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Все крыши на домах сейчас же закипели. Кого-то швыряет куда-то в сторону, в окно дома, другая лошадь стала на дыбы, показавшись страшно длинной, чуть не до второго этажа, и несколько всадников вовсе исчезли.
− Исчезли!
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Затем мгновенно исчезли, как сквозь землю, все остальные всадники.
− Ты и во сне необычайна, твоей одежды не коснусь…
ПРИЗРАК АКАКИЯ. «И кровь отворяют, и кровь отворяют». Кровь, кровь… Всех мёртвых сюда, всех беглых. Очистилось место совершенно белое.
− Пустота!
− Пустота!
− Ничего!
ПРИЗРАК АКАКИЯ. С одним только пятном – брошенной чьей-то шапкой. И кто-то чёрный лёг у палисадника навзничь, раскинув руки, а другой, молчаливый, упал ему на ноги и откинулся лицом в тротуар. И тотчас лязгнули тарелки с угла площади, опять попер народ, зашумел, забухал оркестр. Резнул победный голос.
− Слышишь, слышишь, барабанят.
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Мортиры шевелятся и ползают. Ёжатся, перебегают, приседают и вскакивают подле громадных кованых колес. Ужо тебе! Адовый грохот молотков взламывает молчание. Вскрывают деревянные окованные ящики с патронами, вынимают бесконечные ленты и похожие на торты круги для пулеметов. Я брат твой! Вынимают черные, черные, черные и серые, похожие на злых комаров, пулеметы.
− Бурьяном, корнями, бурьяном, диким терновником – всё порастёт, порастёт.
ПРИЗРАК АКАКИЯ. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли.
− Пустота!
− Пустота!
− Ничего!
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Внезапно, внезапно, внезапно лопается в прорезе между куполами серый фон, и показывается в мутной мгле внезапное солнце. И так оно велико, как никогда еще никто не видал, и совершенно красно, как чистая кровь.
– Кровь, кровь, кровь…
ПРИЗРАК АКАКИЯ. От шара, с трудом сияющего сквозь завесу облаков, мерно и далеко протянгиваются полосы запекшейся крови и сукровицы. Солнце окрасило в кровь главный купол, а на площадь от него легла странная тень, так что стала толпа мятущегося народа еще чернее, еще гуще, еще смятеннее. И видно, как по скале постамента карабкаются серые, опоясанные лихими ремнями и штыками – пытаются сбить надпись, глядящую с черного гранита. Но бесполезно скользят и срываются с гранита штыки.
− Слышишь, слышишь, слышишь…
ПРИЗРАК АКАКИЯ. Они ползут. Бездвижный всадник на постаменте яростно рвёт коня, пытаясь улететь от тех, кто навис тяжестью на копытах. Лицо его, обращенное прямо в красный шар, яростно. Яростно. Яростно.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (поёт).
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь.
Ты опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями,
И с мутным взором колдуна…
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях,
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах………….
2016 г.
шинель гоголь инсценировка пьеса читать скачать